— Пост и цитата недели John Fields —

Воспоминания детства были ему очень дороги, и он не хотел омрачать их грустью. В его памяти каждый день Детства был словно залит ярким, ровным солнечным светом, ему казалось, будто несколько солнечных лучей, даже не лучей, а точечек света, долетавших из тех далеких дней, временами придавали особую прелесть его работе, скрашивали одиночество его холостяцкой квартиры и оживляли монотонное однообразие его жизни.

Hey Brother!

– Почему ты сюда приходишь каждый день?
Вопрос бродяги прозвучал вяло и невыразительно. В сгущавшихся сумерках было не рассмотреть его лица, но вот тусклые лучи заходящего солнца, долетевшие из глубины улицы, осветили смотревшие прямо на Джона Филдса безнадежно-насмешливые глаза – будто вопрос был задан не ему лично, а тому необъяснимому беспокойству, что затаилось в его душе.
– С чего это ты вдруг спросил? – Голос Джона Филдса прозвучал довольно неприязненно.
Бродяга стоял, прислонившись к дверному косяку, в осколке стекла за его спиной отражалось желтое, отливающее металлом небо.
– А почему это вас беспокоит? – спросил он.
– Да ничуть, – огрызнулся Джон. Он поспешно сунул руку в карман. Бродяга остановил его и, попросив десять центов, начал говорить дальше, словно стремясь заполнить один неловкий момент и отдалить приближение другого. В последнее время попрошайничество на улице стало обычным делом, так что внимать каким-то объяснениям было совсем не обязательно, к тому же у Джона не было никакого желания выслушивать, как именно этот бродяга докатился до такой жизни.
– Вот возьми, купи себе чашку кофе. – Джонни протянул монету в сторону безликой тени.
– Спасибо, сэр, – сказал бродяга равнодушным тоном. Он наклонился вперед, и Джон рассмотрел изрезанное морщинами, обветренное лицо, на котором застыла печать усталости и циничного безразличия. У бродяги были глаза умного человека.
Джон Филдс пошел дальше, пытаясь понять, почему с проходя возле "Per Se" его всегда охватывает какой-то необъяснимый, беспричинный страх. Нет, даже не страх, ему было нечего бояться, просто непреодолимая смутная тревога, беспричинная и необъяснимая. Он давно привык к этому странному чувству, но не мог найти ему объяснения; и все же бродяга говорил с ним так, будто знал, что это чувство не давало ему покоя, будто считал, что оно должно возникать у каждого, более того, будто знал, почему это так.
Джон Филдс расправил плечи, пытаясь привести мысли в порядок. "Пора с этим покончить", – подумал он; ему начинала мерещиться всякая чепуха. Неужели это чувство всегда преследовало его? Ему было двадцать восемь лет. Он напряг память, пытаясь вспомнить. Нет, конечно же, не всегда, только с того момента, как узнал, кто работает в этом проклятом ресторане. Это чувство возникало внезапно, но в последнее время значительно чаще, чем когда бы то ни было. "Это все из-за усталости, – подумал Джон, – надо больше спать".
В сгущавшемся мраке тучи на небе и очертания строений становились едва различимыми, принимая коричневатый оттенок, – так, увядая, блекнут с годами краски на старинных холстах. Длинные потеки грязи, сползавшие с крыш высотных зданий, тянулись вниз по непрочным, покрытым копотью стенам. По стене одного из небоскребов протянулась трещина длиной в десять этажей, похожая на застывшую в момент вспышки молнию. Над крышами в небосвод вклинилось нечто кривое, с зазубренными краями. Это была половина шпиля, расцвеченная алым заревом заката, – со второй половины давно уже облезла позолота.
Этот свет напоминал огромное, смутное опасение чего-то неведомого, исходившего неизвестно откуда, отблески пожара, но не бушующего, а затухающего, гасить который уже слишком поздно.
"Нет, – думал Джон – город выглядит совершенно нормально, в его облике нет никакого знака судьбы".
Парень пошел дальше, напоминая себе, что сегодня случится то о чем он мечтал много лет. Он был далеко не в восторге от того, что ему предстояло, но он должен был это сделать, поэтому решил не тянуть время и ускорил шаг.
Он завернул за угол. Высоко над тротуаром в узком промежутке между темными силуэтами двух зданий, словно в проеме приоткрытой двери, он увидел табло гигантского календаря.
Табло было установлено в прошлом году на крыше одного из домов по распоряжению мэра Нью-Йорка, чтобы жители города могли, подняв голову, сказать, какой сегодня день и месяц, с той же легкостью, как определить, который час, взглянув на часы; и теперь белый прямоугольник возвышался над городом, показывая прохожим месяц и число. В ржавых отблесках заката табло сообщало: 01/12/2015.
Филдс отвернулся. Ему никогда не нравился этот календарь. Он не мог понять, почему при виде его им овладевало странное беспокойство. Это ощущение имело что-то общее с тем чувством тревоги, которое накатывалось на него, когда он проходил возле ресторана; оно было того же свойства.
Ему вдруг показалось, что где-то он слышал фразу, своего рода присказку, которая передавала то, что, как казалось, выражал этот календарь. Но он забыл ее и шел по улице, пытаясь припомнить эти несколько слов, засевших в его сознании, словно образ, лишенный всякого содержания, который он не мог ни наполнить смыслом, ни выбросить из головы. Он оглянулся.
Белый прямоугольник возвышался над крышами домов, глася с непреклонной категоричностью: 01/12/2015.
Джон перевел взгляд вниз, на улицу, на ручную тележку зеленщика, стоявшую у крыльца сложенного из красного кирпича дома. Он увидел пучок золотистой моркови, опрятную белую занавеску, развевающуюся в открытом окне, и лихо заворачивающий за угол автобус. Он с удивлением отметил, что к нему вновь вернулись уверенность и спокойствие, и в то же время внезапно ощутил необъяснимое желание, чтобы все это было каким-то образом защищено, укрыто от нависающего пустого неба.
Он шел по Пятой авеню, не сводя глаз с витрин. Он ничего не собирался покупать, ему просто нравилось рассматривать витрины с товарами – бесчисленными товарами, изготовленными человеком и предназначенными для человека. Он любовался оживленно-процветающей улицей, где, несмотря на поздний час, бурлила жизнь, и лишь немногие закрывшиеся магазины сиротливо смотрели на улицу темно– пустыми витринами.
Джон не знал, почему он вдруг вспомнил о дубе. Вокруг не было ничего, что могло бы вызвать это воспоминание. Но в его памяти всплыли и дуб, и дни летних каникул, проведенные в доме деда. С дедом Джон провел большую часть своего детства.
Огромный дуб рос на холме недалеко от дома дедули. Джон Филдс, которому тогда было семь лет, любил убегать, чтобы взглянуть на него.
Дуб рос на этом месте уже несколько столетий, и Джон думал, что он будет стоять здесь вечно. Глубоко вросшие в землю корни сжимали холм мертвой хваткой, и Джону казалось, что если великан схватит дуб за верхушку и дернет что есть силы, то не сможет вырвать его с корнем, а лишь сорвет с места холм, а с ним и всю землю, и она повиснет на корнях дерева, словно шарик на веревочке. Стоя у этого дуба, он чувствовал себя в полной безопасности; в его представлении это было что-то неизменное, чему ничто не грозило. Дуб был для него величайшим символом силы.
Однажды ночью в дуб ударила молния. Джон увидел его на следующее утро. Дуб лежал на земле расколотый пополам, и при виде его изуродованного ствола Джонни показалось, что он смотрит на вход в огромный темный тоннель. Сердцевина дуба давно сгнила, превратившись в мелкую серую труху, которая разлеталась при малейшем дуновении ветра. Живительная сила покинула тело дерева, и то, что от него осталось, само по себе существовать уже не могло.
Спустя много лет Джон узнал, что детей нужно всячески оберегать от потрясений, что они должны как можно позже узнать, что такое смерть, боль и страх. Но его душу обожгло нечто другое: он пережил свое первое потрясение, когда стоял неподвижно, глядя на черную дыру, зиявшую в стволе сваленного молнией дерева. Это был страшный обман, еще более ужасный оттого, что Джон не мог понять, в чем он заключался. Он знал, что обманули не его и не его веру, а что-то другое, но не понимал, что именно.
Он постоял рядом с дубом, не проронив ни слова, и вернулся в дом. Он никогда никому об этом не рассказывал – ни в тот день, ни позже.
Джон с досадой мотнул головой и остановился у края тротуара, заметив, что светофор с ржавым металлическим скрежетом переключился на красный свет. Он сердился на себя. И с чего это он вдруг вспомнил сегодня про этот дуб? Дуб больше ничего для него не значил, от этого воспоминания остался лишь слабый привкус грусти и – где-то глубоко в душе – капелька боли, которая быстро исчезала, как исчезают, скатываясь вниз по оконному стеклу, капельки дождя, оставляя след, напоминающий вопросительный знак.
Воспоминания детства были ему очень дороги, и он не хотел омрачать их грустью. В его памяти каждый день Детства был словно залит ярким, ровным солнечным светом, ему казалось, будто несколько солнечных лучей, даже не лучей, а точечек света, долетавших из тех далеких дней, временами придавали особую прелесть его работе, скрашивали одиночество его холостяцкой квартиры и оживляли монотонное однообразие его жизни.
Джон вспомнился один летний день, когда ему было девять лет. Он стоял посреди лесной просеки с лучшей подругой детства, и она рассказывала, что они будут делать, когда вырастут. Она говорила взволнованно, и слова ее были такими же беспощадно-ослепительными, как солнечный свет. Он слушал ее с восторженным изумлением и, когда она спросила, что бы он хотел делать, когда вырастет, ответил не раздумывая:
– Только то, что правильно. – И тут же добавил: – Ты должна сделать что-то необыкновенное… я хочу сказать, мы вместе должны это сделать.
– Что?
– Я не знаю. Мы сами должны это узнать. Не просто, как ты говоришь, заниматься делом и зарабатывать на жизнь. Побеждать в сражениях, спасать людей из пожара, покорять горные вершины – что-то вроде этого.
– А зачем?
– В прошлое воскресенье на проповеди священник сказал, что мы должны стремиться к лучшему в нас. Как по-твоему, что в нас – лучшее?
– Я не знаю.
– Мы должны узнать это.
Она не ответила. Она смотрела в сторону уходящего вдаль железнодорожного полотна.
Джон Филдс улыбнулся. Двадцать лет назад он сказал: "Только то, что правильно". С тех пор он никогда не сомневался в истинности этих слов. Других вопросов для него просто не существовало; он был слишком занят, чтобы задавать их себе. Ему все еще казалось очевидным и предельно ясным, что человек должен делать только то, что правильно, и он так и не понял, как люди могут поступать иначе; понял только, что они так поступают. Это до сих пор казалось ему простым и непонятным: простым, потому что все в мире должно быть правильно, и непонятным, потому что это было не так. Он знал, что это не так. Размышляя об этом, Джон завернул за угол и подошел к огромному зданию.
Небоскреб горделиво возвышалось над всей улицей. Джон всегда улыбался, глядя на него. В отличие от домов, стоявших по соседству, стекла во всех окнах, протянувшихся длинными рядами, были целы, контуры здания, вздымаясь ввысь, врезались в нависавший небосвод; здание словно возвышалось над годами, неподвластное времени, и Джону казалось, что оно будет стоять здесь вечно.
Входя в здание, Джон испытал чувство облегчения и уверенности в себе. Здание было воплощением могущества и силы. Мраморные полы его коридоров были похожи на огромные зеркала. Матовые, прямоугольной формы светильники щедро заливали пространство ярким светом.
Джон нажал кнопку лифта, двери открылись. 102 этаж. Кабинка поднималась медленно, словно  говорила: "Ты действительно этого хочешь? Подумай. Еще есть шанс сойти из дистанции". Но это не будет правильно, а Джон всегда поступает правильно.
Двери открылись, возле входа на него ждал дворецкий.
- Здравствуйте, я из "Скорой", кому плохо? - он мельком показал свое удостоверение.
- Простите, но мы не вызывали вас.
- Как нет? Нам поступил звонок, что в мистера Холта острая боль в животе.
- Но... но мистера Холта нет дома.
- Как это нет? Значить будем оформлять ложный вызов, я правильно понял?
Воспользовавшись моментом, Джон пробрался внутрь пентхауса.  Самую тяжелою задачу он выполнил теперь только надо продержатся до прихода отца.

— Игрок недели Robert Holt —

— Пост недели Daniella-Liisa Heikkinen —

[The Casual Vacancy

На черном столе громоздились стопки разных папок, бумаг, листочков и прочее. Ручки и карандаши были разбросаны по всей поверхности стола, а органайзер возмущенно пустовал. Две чашки из под кофе так же сиротливо скучали на краю. Даниэлла запретила Дэборе убираться в этой комнате, трогать здесь какие - либо вещи и вообще заходить в нее. Лии понимала, что домработница будет безумно переживать за девушку, увидев все эти бумажки, ведь для нее это уже не просто работа, а смысл жизни - беречь Дэни, ради ее отца, который когда - то в трудный момент протянул ей руку помощи.
На экране macbook застыл сайт ночного клуба "Element". В руках Даниэллы  захлопнулся небольшой альбомчик - личное дело, на котором было написано черными буквами "Paul Day".  Это несомненно тот, кто нужен ей, а значит необходимо действовать дальше. Девушка довольно ухмыльнулась, отложив папку в сторону. Она встала и направилась прочь из кабинета. Да, это был кабинет ее отца и она уже давно заняла его место, за большим черным деревянным столом, со стеклянными вставками. Этот кабинет очень напоминал ей о нем, но именно это не давало ей упасть духом, когда личное расследование заходило в тупик или же план построенный в голове давал сбой. Она слишком сильно хотела отомстить.
Заперев дверь, она прошла по коридору и вошла в соседнюю дверь. Ее комната. Все строго, в лучших финских традициях. Стены белые, мебель белая, в контрасте с серыми и черными тонами. На полу мягкий белый ковер, двуспальная кровать, с черным постельным бельем и белым огромным одеялом, и небольшой стеклянный столик, около большого удобного кресла, стоящего напротив панорамного окна. Тяжелые черные шторы наглухо задернуты. Дэни сразу направилась к окну и впустила немного света в комнату.
Время собираться на важную встречу. Все было уже готово, но девушка все равно волновалась. Она прекрасно понимала, что сейчас от этого будет зависеть очень многое. Небольшая дверь прямо из комнаты вела в гардеробную. Там уже висел наглаженный костюм, который она собиралась сегодня надеть. Белая блузка, черные брюки, туфли - лодочки с каблуком 10 сантиметров и пиджак. Взяв все эти вещи, Дэни направилась к ванной комнате. Приняв душ, накрасившись, она оделась и уложила волосы. Осталось лишь прихватить некоторые документы с собой, ноутбук, сумочку и телефон. Справившись с этими делами, она спустилась по ступеням вниз. Дэбора приветливо улыбаясь поспешила к Даниэлле с дымящейся чашечкой кофе. Все как обычно, если Дэни куда то едет, Дэбора должна заблаговременно приготовить кофе в машину для Лии. Поблагодарив домработницу и отказавшись от завтрака, Даниэлла направилась в гараж.
В этом помещении было тускло, прохладно и пахло резиной, щелкнув включателем, белый свет заполонил пространство, подсветив отдельно каждый автомобиль. Столько времени прошло, а Даниэла так и не смогла продать все эти машины. Она не хотела избавляться от них, будто думала, что родители вот вот вернутся и наругают ее. Одно место пустовало. Именно там раньше стояла родительский автомобиль, в котором их нашли убитыми именно в тот самый день. Лии сняла ключи от своего авто и направилась прямо к нему. По пути, взгляд скользнул в угол, где стоял авто больших размеров, накрытый специальной тканью. Это черный мустанг без крыши, на котором она так сильно любила кататься вместе с отцом. Это были прекрасные теплые дни. Именно на этом автомобиле Атте учил водить маленькую Дэни, когда она еще еле-еле доставала до педалей... Ей не очень хотелось трогать этот автомобиль, с ним связаны слишком теплые воспоминания, но легкая улыбка все равно проскользнула на лице Лии.
Дверь открылась и девушка села в уютное водительское кресло, поставив чашку кофе в подстаканник. Эту машину отец дарил матери 11 лет назад, но она на ней совсем не ездила. Porsche 997, 2005 года выпуска. Абсолютная классика. Ей нравилась эта машина. Двигатель глухо и приятно заурчал, ворота гаража открылись и, пристегнувшись, Дэни нажала на педаль газа.
Не было правильным светиться на данном автомобиле, но другого выбора нет, придется оставить машину где-нибудь подальше от клуба и прогуляться пешком. Каждый раз приезжая на работу, она действовала по этой же схеме. Давно пора было купить что - то серое и скромное, но при своем достатке, Лии очень осторожно относилась к деньгам. Она не любила тратить их налево и направо, собственно такое можно заметить у типичного финского мужчины, которые имеет достаточно денег, строит уютный дом, покупает катер и довольно катается на старом Volvo.
Даниэлла припарковала автомобиль за углом и направилась в здание. За этот месяц, что она уже работала здесь, ей не удалось узнать что – то существенное, Пол редко мелькал в самом зале клуба, а работа занимала много времени и привлекала к себе практически все ее внимание. Ей нужно было продвинуться дальше, нужно было стать ближе к цели. Благо, она встретила девушку, которая определенно стала первым человеком за долгое время, который действительно заслуживал бескорыстное внимание Лиисы. Именно благодаря этой даме, она сейчас входила в клуб, направляясь не на привычное место – за барную стойку, а прямиком в кабинет Пола.
Прошло какое - то время, Даниэлла терпеливо ждала, когда Пол Дэй соизволит подойти на собеседование. В голове она прокручивала возможный разговор, хотя на самом деле мысли спутались, и она хотела лишь скорее покончить с этим. Можно сказать, что она нервничала. Да, у нее уже есть работа в этом месте, но будет великолепно и гораздо быстрее, если она станет ближе к Полу и наконец – то перестанет бессмысленно проводить вечера за барной стойкой, продавая напитки пьяным мужикам, которые так и норовят поболтать, рассказать Дэни о своей безумно тяжелой жизни, а взгляд косо прикован прямо к декольте девушки, ровно настолько, как этого позволяет опьянение. Вспомнив подобные моменты, Дэни поправила блузку на груди. Подняв взгляд, она увидела перед собой Пола, который зашел в кабинет и пригласил девушку за собой.
Пора. Она сразу подметила, что мужчина был слегка чем – то обеспокоен, явно ему было не до этого собеседования. Видимо это и было как-то связано с недавно освободившейся должностью администратора. Что ж, вперед. Данилла присела напротив Пола, стараясь не терять с ним визуальный контакт. Ее взгляд был серьезным, и она понимала, что сейчас целиком и полностью все зависит лишь от нее, от ее обаяния и поведения.
- Видимо мне стоит рассказать о себе. Даниэлла Хэйккинен, 24 года. - Она сделала небольшую паузу, разделив предложения и слегка улыбнулась, стараясь произвести приятное впечатление милой девушки, но в то же время с мозгами, что порой не сходилось с ее образом и чаще всего играло ей на руку. Дальше пойдет уже серьезная часть, начинающаяся с небольшого вступительного отступления…
- Я от Маргарет, она считает, я Вам отлично подойду на эту должность. Законченная школа на высшие баллы, лучший институт Нью – Йорка. Ответственная, отзывчивая, честная, серьезная и умная. – После этих слов она улыбнулась уже более широко.
- Месяц я работаю у вас барменом, но это работа не для меня, увы. – Серьезно сказала Даниэлла, слегка прищурившись, она чуть – чуть наклонила голову в бок. – Мне нравится вести дела куда более серьезные, чем смешивание коктейлей в правильных пропорциях. Хотя благодаря этому я теперь знаю работу клуба с самых низов, что поможет мне в администрировании. – Она вновь сделала паузу, разграничивая свои слова.
- Моя подруга неожиданно унаследовала ресторан от родителей и там мне пришлось какое то время проработать администратором, помогая ей с тем, в чем она была абсолютно некомпетентной. – Девушка акцентированно убрала локон волос с лица, заправив его за ухо. Обычно этот жест помогает привлечь собеседника к лицу, к глазам, которыми она пронизывала людей, привораживая их взгляд.
- Я ушла, когда наладила все, а ресторан вновь ожил, но Элли не смогла одна удержать его на том же уровне, потому что вкус жизни с деньгами затмил ей глаза. – Даниэлла сделала паузу. Да, история была выдумкой, но ей нравилось говорить дальше и дальше.
- Собственно есть у меня опыт перед глазами и свой, и чужой. – Даниэлла вновь замолчала, продолжая гипнотизировать мужчину взглядом. Голос ее так же был мягкий и убедительный, ни малейшей нотки колебания.

— Цитата недели Jack Meyers —

Стрелять нельзя, это же, мать его, Америка. Тем более в дверь. Сейчас выбежит кто-нибудь из соседней квартиры, а Джек его пристрелит и все, пиздец, пакуй вещи и отправляйся в тюряжку. А знаете, что делают с копами в тюрьме? Джею и Молчаливому Бобу даже и не снилось.

— Игрок недели  Jane Morrigan —

— Пост и игрок недели Charlotte Roxford —

Curb

Калифорния, ммм… Звучало чертовски соблазнительно. И штат этот вкупе с Лос-Анджелесом приобрели свое обаяние для Шарлиз вовсе не после увиденного сериала Californication с Дэвидом Духовны, где вместо гика-интроверта с ксивой получился развязный писака-неудачник. В чем-то этот сериал был поучительным: все беды начались с того момента, как герои покинули Нью-Йорк, если память не изменяла мисс Роксфорд. А уж то, что нельзя спать с кем попало и рукоблудствовать прям на рабочем месте, если ты офисный клерк, Шарлотта и так знала. Апач в каком-то смысле лишь подтверждал укоренившиеся стереотипы о городе ангелов. Лотти всего лишь хотела из праздного интереса взглянуть на эту гремучую смесь из наркоты и разноуровневых творческих личностей, как звезд удавшихся, так и опустившихся на социальное дно, но кажется, прикоснуться к «прекрасному» сможет уже в ближайший вечер. И это будет чудо, если сегодня в одном штате не разочаруются настолько, чтоб выкинуть кого-то из окна (благо, там не розовые кусты, а предмет полета и так выглядит помятым и не в дорогом костюме).
- Много не покупай, я не собираюсь жить с открытыми окнами, потому что от кого-то разит перегаром, - как бы между прочим заметила Роксфорд. Если она недостаточно четко обозначила возможный уровень алкогольной интоксикации на территории своей квартирки, то пара разбитых бутылок о похмельную голову должны быть более убедительными. Что-что, а уж свою точку зрения Шарлотта доносить умела.
Блондинка усмехнулась – представила, как Апач бегает по супермаркету со списком продуктов, который включал в себя всё, начиная от йогуртов и заканчивая стиральным порошком. Словом, предложение мужчины было чудесным, но малоосуществимым. То, что она выделит ему диван в гостиной, ещё не означает, что мошенница будет делить с ним хлеб и далее по тексту. И пойло тем более – Шарлиз была слаба и неразборчива, но вот пиво точно пас. Если отмечать катастрофу местного масштаба, то только со своим бухлишком. И это были не прихоти бальзаковского возраста, когда пора следить за здоровьем и забыть о том, как на студенческой вечеринке мешал водку с сиропом от кашля, но просто… это же Шарлотта, Тот-кому-хрен-угодишь, человек «а у вас есть такая же, но с перламутровыми пуговицами?», тот, кто может довести всю братию консультантов до ручки, просто задавая вопросы…. В общем, Лекс, не в этот раз.
Дверь захлопнулась, и лавка вновь заполнилась перезвоном колокольчиков.
- Придурок, - тоном уставшего взрослого, который просто жаждет, чтоб время, когда у ребенка появиться мозги, наступит поскорее, произнесла Шарлиз. – Как будто у меня нет больше дел, как ждать его здесь с пожитками, а у него есть мой адрес.
На этот раз тут уже было типичное: «Тц». И манерное закатывание глаз, куда уж без него.
Шарлотта повернулась к столу, где все также лежал древний фолиант. Глаза болезненно резануло, будто и не было кратковременного перерыва, а внутренний голос начал истерично протестовать против продолжения работы. Златовласка, подхватив книгу, направилась в небольшую комнатку, зовущейся местной мастерской, в губах зажав пончик. Размышляя о насущном, девица спрятала древнее писание в сейф, а после взялась за мобильный, дабы какбывикинг знал, куда именно ему нужно ехать и куда Лотти должна была попасть раньше его. Не комфорта байкера ради и даже не из-за внезапной капитальной уборки, вклинившейся в планы мошенницы, - это всё, последнее о чем будет думать Шарлотта. Но спрятать некоторые детали женского туалета надо бы. Вряд ли Апача смутит подобное, да и Шарли не придерживалась правила трех свиданий, но что мы говорим богам? Не сегодня.

— Цитата недели Michael Clarke —

...какое-то необъяснимое - причудливое и непонятное - беспокойство тихо накапливалось у него за грудью. Парень не понимал, откуда оно взялось. Тогда он еще не знал, что именно слово Паитити, неуловимый призрак древнего города (которого, возможно, никогда и не существовало на Земле), становился проклятием для тысяч и тысяч людей, многие из которых имели твердую руку и храбрее сердце. Он не знал, он даже не догадывался, сколько сотен смельчаков проговаривали слово Паитити с яростью, отвращением и с бездонным, как Марианская впадина, отчаянием - проговаривали как страшный проклятие - за несколько минут до смерти. Майкл не понимал собственного смятение, ведь пока не осознавал, что находится в шаге от того, чтобы Паитити стало и его проклятием.