– Почему ты сюда приходишь каждый день?
Вопрос бродяги прозвучал вяло и невыразительно. В сгущавшихся сумерках было не рассмотреть его лица, но вот тусклые лучи заходящего солнца, долетевшие из глубины улицы, осветили смотревшие прямо на Джона Филдса безнадежно-насмешливые глаза – будто вопрос был задан не ему лично, а тому необъяснимому беспокойству, что затаилось в его душе.
– С чего это ты вдруг спросил? – Голос Джона Филдса прозвучал довольно неприязненно.
Бродяга стоял, прислонившись к дверному косяку, в осколке стекла за его спиной отражалось желтое, отливающее металлом небо.
– А почему это вас беспокоит? – спросил он.
– Да ничуть, – огрызнулся Джон. Он поспешно сунул руку в карман. Бродяга остановил его и, попросив десять центов, начал говорить дальше, словно стремясь заполнить один неловкий момент и отдалить приближение другого. В последнее время попрошайничество на улице стало обычным делом, так что внимать каким-то объяснениям было совсем не обязательно, к тому же у Джона не было никакого желания выслушивать, как именно этот бродяга докатился до такой жизни.
– Вот возьми, купи себе чашку кофе. – Джонни протянул монету в сторону безликой тени.
– Спасибо, сэр, – сказал бродяга равнодушным тоном. Он наклонился вперед, и Джон рассмотрел изрезанное морщинами, обветренное лицо, на котором застыла печать усталости и циничного безразличия. У бродяги были глаза умного человека.
Джон Филдс пошел дальше, пытаясь понять, почему с проходя возле "Per Se" его всегда охватывает какой-то необъяснимый, беспричинный страх. Нет, даже не страх, ему было нечего бояться, просто непреодолимая смутная тревога, беспричинная и необъяснимая. Он давно привык к этому странному чувству, но не мог найти ему объяснения; и все же бродяга говорил с ним так, будто знал, что это чувство не давало ему покоя, будто считал, что оно должно возникать у каждого, более того, будто знал, почему это так.
Джон Филдс расправил плечи, пытаясь привести мысли в порядок. "Пора с этим покончить", – подумал он; ему начинала мерещиться всякая чепуха. Неужели это чувство всегда преследовало его? Ему было двадцать восемь лет. Он напряг память, пытаясь вспомнить. Нет, конечно же, не всегда, только с того момента, как узнал, кто работает в этом проклятом ресторане. Это чувство возникало внезапно, но в последнее время значительно чаще, чем когда бы то ни было. "Это все из-за усталости, – подумал Джон, – надо больше спать".
В сгущавшемся мраке тучи на небе и очертания строений становились едва различимыми, принимая коричневатый оттенок, – так, увядая, блекнут с годами краски на старинных холстах. Длинные потеки грязи, сползавшие с крыш высотных зданий, тянулись вниз по непрочным, покрытым копотью стенам. По стене одного из небоскребов протянулась трещина длиной в десять этажей, похожая на застывшую в момент вспышки молнию. Над крышами в небосвод вклинилось нечто кривое, с зазубренными краями. Это была половина шпиля, расцвеченная алым заревом заката, – со второй половины давно уже облезла позолота.
Этот свет напоминал огромное, смутное опасение чего-то неведомого, исходившего неизвестно откуда, отблески пожара, но не бушующего, а затухающего, гасить который уже слишком поздно.
"Нет, – думал Джон – город выглядит совершенно нормально, в его облике нет никакого знака судьбы".
Парень пошел дальше, напоминая себе, что сегодня случится то о чем он мечтал много лет. Он был далеко не в восторге от того, что ему предстояло, но он должен был это сделать, поэтому решил не тянуть время и ускорил шаг.
Он завернул за угол. Высоко над тротуаром в узком промежутке между темными силуэтами двух зданий, словно в проеме приоткрытой двери, он увидел табло гигантского календаря.
Табло было установлено в прошлом году на крыше одного из домов по распоряжению мэра Нью-Йорка, чтобы жители города могли, подняв голову, сказать, какой сегодня день и месяц, с той же легкостью, как определить, который час, взглянув на часы; и теперь белый прямоугольник возвышался над городом, показывая прохожим месяц и число. В ржавых отблесках заката табло сообщало: 01/12/2015.
Филдс отвернулся. Ему никогда не нравился этот календарь. Он не мог понять, почему при виде его им овладевало странное беспокойство. Это ощущение имело что-то общее с тем чувством тревоги, которое накатывалось на него, когда он проходил возле ресторана; оно было того же свойства.
Ему вдруг показалось, что где-то он слышал фразу, своего рода присказку, которая передавала то, что, как казалось, выражал этот календарь. Но он забыл ее и шел по улице, пытаясь припомнить эти несколько слов, засевших в его сознании, словно образ, лишенный всякого содержания, который он не мог ни наполнить смыслом, ни выбросить из головы. Он оглянулся.
Белый прямоугольник возвышался над крышами домов, глася с непреклонной категоричностью: 01/12/2015.
Джон перевел взгляд вниз, на улицу, на ручную тележку зеленщика, стоявшую у крыльца сложенного из красного кирпича дома. Он увидел пучок золотистой моркови, опрятную белую занавеску, развевающуюся в открытом окне, и лихо заворачивающий за угол автобус. Он с удивлением отметил, что к нему вновь вернулись уверенность и спокойствие, и в то же время внезапно ощутил необъяснимое желание, чтобы все это было каким-то образом защищено, укрыто от нависающего пустого неба.
Он шел по Пятой авеню, не сводя глаз с витрин. Он ничего не собирался покупать, ему просто нравилось рассматривать витрины с товарами – бесчисленными товарами, изготовленными человеком и предназначенными для человека. Он любовался оживленно-процветающей улицей, где, несмотря на поздний час, бурлила жизнь, и лишь немногие закрывшиеся магазины сиротливо смотрели на улицу темно– пустыми витринами.
Джон не знал, почему он вдруг вспомнил о дубе. Вокруг не было ничего, что могло бы вызвать это воспоминание. Но в его памяти всплыли и дуб, и дни летних каникул, проведенные в доме деда. С дедом Джон провел большую часть своего детства.
Огромный дуб рос на холме недалеко от дома дедули. Джон Филдс, которому тогда было семь лет, любил убегать, чтобы взглянуть на него.
Дуб рос на этом месте уже несколько столетий, и Джон думал, что он будет стоять здесь вечно. Глубоко вросшие в землю корни сжимали холм мертвой хваткой, и Джону казалось, что если великан схватит дуб за верхушку и дернет что есть силы, то не сможет вырвать его с корнем, а лишь сорвет с места холм, а с ним и всю землю, и она повиснет на корнях дерева, словно шарик на веревочке. Стоя у этого дуба, он чувствовал себя в полной безопасности; в его представлении это было что-то неизменное, чему ничто не грозило. Дуб был для него величайшим символом силы.
Однажды ночью в дуб ударила молния. Джон увидел его на следующее утро. Дуб лежал на земле расколотый пополам, и при виде его изуродованного ствола Джонни показалось, что он смотрит на вход в огромный темный тоннель. Сердцевина дуба давно сгнила, превратившись в мелкую серую труху, которая разлеталась при малейшем дуновении ветра. Живительная сила покинула тело дерева, и то, что от него осталось, само по себе существовать уже не могло.
Спустя много лет Джон узнал, что детей нужно всячески оберегать от потрясений, что они должны как можно позже узнать, что такое смерть, боль и страх. Но его душу обожгло нечто другое: он пережил свое первое потрясение, когда стоял неподвижно, глядя на черную дыру, зиявшую в стволе сваленного молнией дерева. Это был страшный обман, еще более ужасный оттого, что Джон не мог понять, в чем он заключался. Он знал, что обманули не его и не его веру, а что-то другое, но не понимал, что именно.
Он постоял рядом с дубом, не проронив ни слова, и вернулся в дом. Он никогда никому об этом не рассказывал – ни в тот день, ни позже.
Джон с досадой мотнул головой и остановился у края тротуара, заметив, что светофор с ржавым металлическим скрежетом переключился на красный свет. Он сердился на себя. И с чего это он вдруг вспомнил сегодня про этот дуб? Дуб больше ничего для него не значил, от этого воспоминания остался лишь слабый привкус грусти и – где-то глубоко в душе – капелька боли, которая быстро исчезала, как исчезают, скатываясь вниз по оконному стеклу, капельки дождя, оставляя след, напоминающий вопросительный знак.
Воспоминания детства были ему очень дороги, и он не хотел омрачать их грустью. В его памяти каждый день Детства был словно залит ярким, ровным солнечным светом, ему казалось, будто несколько солнечных лучей, даже не лучей, а точечек света, долетавших из тех далеких дней, временами придавали особую прелесть его работе, скрашивали одиночество его холостяцкой квартиры и оживляли монотонное однообразие его жизни.
Джон вспомнился один летний день, когда ему было девять лет. Он стоял посреди лесной просеки с лучшей подругой детства, и она рассказывала, что они будут делать, когда вырастут. Она говорила взволнованно, и слова ее были такими же беспощадно-ослепительными, как солнечный свет. Он слушал ее с восторженным изумлением и, когда она спросила, что бы он хотел делать, когда вырастет, ответил не раздумывая:
– Только то, что правильно. – И тут же добавил: – Ты должна сделать что-то необыкновенное… я хочу сказать, мы вместе должны это сделать.
– Что?
– Я не знаю. Мы сами должны это узнать. Не просто, как ты говоришь, заниматься делом и зарабатывать на жизнь. Побеждать в сражениях, спасать людей из пожара, покорять горные вершины – что-то вроде этого.
– А зачем?
– В прошлое воскресенье на проповеди священник сказал, что мы должны стремиться к лучшему в нас. Как по-твоему, что в нас – лучшее?
– Я не знаю.
– Мы должны узнать это.
Она не ответила. Она смотрела в сторону уходящего вдаль железнодорожного полотна.
Джон Филдс улыбнулся. Двадцать лет назад он сказал: "Только то, что правильно". С тех пор он никогда не сомневался в истинности этих слов. Других вопросов для него просто не существовало; он был слишком занят, чтобы задавать их себе. Ему все еще казалось очевидным и предельно ясным, что человек должен делать только то, что правильно, и он так и не понял, как люди могут поступать иначе; понял только, что они так поступают. Это до сих пор казалось ему простым и непонятным: простым, потому что все в мире должно быть правильно, и непонятным, потому что это было не так. Он знал, что это не так. Размышляя об этом, Джон завернул за угол и подошел к огромному зданию.
Небоскреб горделиво возвышалось над всей улицей. Джон всегда улыбался, глядя на него. В отличие от домов, стоявших по соседству, стекла во всех окнах, протянувшихся длинными рядами, были целы, контуры здания, вздымаясь ввысь, врезались в нависавший небосвод; здание словно возвышалось над годами, неподвластное времени, и Джону казалось, что оно будет стоять здесь вечно.
Входя в здание, Джон испытал чувство облегчения и уверенности в себе. Здание было воплощением могущества и силы. Мраморные полы его коридоров были похожи на огромные зеркала. Матовые, прямоугольной формы светильники щедро заливали пространство ярким светом.
Джон нажал кнопку лифта, двери открылись. 102 этаж. Кабинка поднималась медленно, словно  говорила: "Ты действительно этого хочешь? Подумай. Еще есть шанс сойти из дистанции". Но это не будет правильно, а Джон всегда поступает правильно.
Двери открылись, возле входа на него ждал дворецкий.
- Здравствуйте, я из "Скорой", кому плохо? - он мельком показал свое удостоверение.
- Простите, но мы не вызывали вас.
- Как нет? Нам поступил звонок, что в мистера Холта острая боль в животе.
- Но... но мистера Холта нет дома.
- Как это нет? Значить будем оформлять ложный вызов, я правильно понял?
Воспользовавшись моментом, Джон пробрался внутрь пентхауса.  Самую тяжелою задачу он выполнил теперь только надо продержатся до прихода отца.

Джон почувствовал, что ему стало трудно дышать, а его виски будто сжало тисками. Наверное, это от нервного напряжения и невероятных усилий, он заранее твердо решил, что на сей раз розставит точки над «і», но вот все опять пошло не по сценарию.
Он только то и мог, что сверлить молодого человека взглядом. Пытался выдавить из себя хоть какой-то звук, но все слова застряли в глотке. И что он должен сказать? Привет, я твой брат? Тридцать лет назад твой папаша изменил твоей мамочке с моей?
Филдс не мог. Это будет неправильно. Он просто хотел поговорить тет-а-тет с отцом. Сказать что-то в стиле: привет, как твои дела? Спросить, почему за столько лет он ни разу не поинтересовался им. И все. Он не претендует на место в его сердце или на упоминание в завещание Просто напомнить о себе и все. Но вот теперь...
Он переводит взгляд с дворецкого на молодого мужчину. «Роберт. Красивое благородное имя». Джон сразу понял, что перед ним стоит сводный брат. «Надо же, как он похож на отца». Цвет волос, форма лица и носа, наверное, даже мимика у них одинаковая. Джону от отца достались только кудрявые волосы и форма губ. Мама говорила, что когда он был маленьким, у него еще была улыбка отца, но со временем она изменилась. За последнее насколько лет сам Джон очень изменился. Иногда, когда он не может уснуть, он вспоминает, как девятилетним мальчиком катался на велосипеде, воевал с драконом, который жил под кроватью и мечтал поскорее выросты, чтобы отправится в кругосветное путешествие. Эти воспоминания заставляли улыбнуться и задуматься. Джон не понимал когда допустил ошибку, когда свернул не на ту тропинку. Он не может понять, когда повзрослел, вспомнить, когда его мечты стали более реалистичными, а улыбка более скупой. «Может, когда в моей душе поселилось ненависть к отцу?». Скорее всего, так оно и есть. До 15 лет воспитание Джона занимался дедушка, он чудесно справлялся с ролью отца ,но вот однажды он заболел и через несколько месяцев умер. Может, тогда Джон и начал меняться?
Он возвращается к реальности. Понимает насколько это глупо. «Завалится в чужой дом, это же неправильно». Джон собирается с мыслями и спокойно, насколько это можно отвечает на поставленный вопрос:
- Нет, мое удостоверение со мной, - он протягивает пластиковую карточку, где прописано кто он и чем занимается. – Наверное, в диспетчерской ошиблись. Простите, что заставил беспокоиться. Я пойду?
Он понимает, что эта выходка может стоить ему работы, но ему плевать. «Я сам уйду, уеду с этого проклятого города, с этой страны». Возьмет рюкзак и отправится, куда глаза глядят. «Может, в Мексику или в Африку». Мексика… В детстве он бредил этой страной. «Да, в Мексику. В какой-то отдаленный штат, где нет туристов и интернета».

Джон знал, чем все закончится. Никто в «скорой» не подтвердить его слова, Роберт вызовет копов, он проведет ночь в участке, затем его уволят и, возможно, посадят.
«Глупый, какой же я глупый!»
Внутри парня бушевало цунами из эмоций, мысли сплелись в один огромный клубок, он смотрел на брата, слышал все, что тот говорит, но ответить не мог. Язык словно отмер.
«Господи, Джон, ты же работаешь в службе спасения, да ты столько за свои двадцать восемь лет поведал! Где твое спокойствие, парень?!».
Голос дедушки, словно дефибриллятор возвращает парня к реальности. Он собирается с мыслями, пытается совладать с эмоциями.
«Надо всегда надеяться на лучшее», - вспомнил он слова матери. Его всегда удивляла ее по-детски наивная вера в лучшее. Откуда она брала силы? Что заставляло ее опять подниматься и идти? Джону всегда было интересно получить ответ на этот вопрос, но за двадцать восемь лет он так и не насмелился его задать. Боялся показаться слабым. Дедушка всегда повторял, что он должен быть мужчиной, опорой для матери. «Ты больше не мальчик, - произнес он, когда парню исполнилось пятнадцать, - теперь ты глава семья, Джон». Мама, дедуля, как он мог о них не подумать, когда решился зайти в это здание? Что с ними будет? Это все неправильно. Неправильно!
Джон больше не мог терпеть. Он уже собрался во всем признаться, но его опередили.
Он без каких либо колебаний выполнил все условия Роберта. Джон пытался быть спокойным, не выдавать своих эмоций, но вот удивление от услышанного было тяжело скрыть.
- Ты полицейский?
Почему-то ему казалось, что дети успешных родителей выбирают более презентабельные профессии, например, юрист или экономист, а еще есть фэшен-фотограф и дизайнер. Но коп?! Это как-то совсем не в стиле богатых и знаменитых. Не то чтобы Джон общался со сливками общества, если на то пошло он кто такая Ким Кардашьян узнал всего три месяца назад, но все таки как-то это совсем странно.
«В прочем сейчас не до этого мне должно быть».
Он сделал шаг вперед, пытаясь не смотреть на дуло пистолета.
- Робб, Роберт, - странно, но его голос совсем не выдавал тревогу. «Возможно, дело в профессии». – Послушай меня, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь и о чем думаешь, но, я клянусь тебе, все не так как ты подумал. Я не желал причинить никому зла в этом доме, я только хотел поговорить с твоим отцом. Дело в том… - и вот его опять словно током ударило. Он не может это произнести. Не хочет. Все не так должно было произойти. В планы Джона не входило знакомство со сводным братом, он не хотел лезть в чужую семью. «Я просто хотел поговорить с отцом!». – Он и мой отец тоже, - на одном дыхании произносит он и на душе становится так спокойно.
«Правильно. Я поступил правильно. Он должен знать».
- Прости, не так все должно было произойти.

Джон не держал зла на Роберта. Он понимал, откуда такая реакция. Наверно, если бы он был на месте Роба, поступил так же. Но он никогда не будет на месте этого парня. Они совсем разные. Роберт в ни чем не нуждался, рос на Верхнем Манхэттене, скорее всего, ходил в приватную школу, а когда приходило время каникул – улетал в Барселону или в Базель. У него было полно игрушек, и на день рождения уму всегда устраивали вечеринка с клоунами и трехэтажным тортом. А Джон… Что Джон? Он обычный парень, таких миллионы. Он учился в обычной школе, каникулы проводил в доме дедушки, а на день рождения ему всегда дарили какую-то ерунду. Но он ни в коем случае не жалуется. Если бы вдруг появился добрый Доктор Кто со своей голубой телефонной будкой и предложил Филдсу ускакать в прошлое, и что-то поменять, он бы так все и оставил ,кроме одного – не зашел бы в это клятое здание, не поднялся на последний этаж и не сказал, то что сказал.
Но повелитель времени так и не появился, зато нарисовался дворецкий с веревкой. Гарри, кажется.
Джон не стал сопротивляться. Все что он мог сделать – он сделал, теперь остается надеяться только на чудо. «Но чудес не бывает». Филдс давно уже не верит в сказки и понимает к чему все идет. «И куда мне идти после увольнения?». На другой расклад он даже е рассчитывал. Это не опоздание на вызов и не прогул консультации психолога. Он воспользовался своим служебным положением и ворвался в чужой дом. Джон поступил неправильно и должен понести наказание.
«И чем я только думал?». Он знал ответ на этот вопрос. Им двигала обида, которая засела в нем очень давно. Больше десяти лет он жил с этим чувством ненависти, хранил его, подбрасывал «дров». А теперь должен поплатиться. Сам виноват, что не усвоил простую истину: месть — это чувство, доступное самым мелким умам, но способность забыть и простить, умение — присущи только людям с великой душой. В этот момент Джон понял насколько он мелочный. Захотелось что-то поменять, но уже поздно.
- Может тогда джентльмен нам немножко расскажет о себе? – Дворецкий это произнес так непринужденно, словно Джон – гость из далекой страны и Роберт сейчас ему не руки связывает, а угощает чаем и имбирным печеньем. Это вызывало восхищение. Хотел бы Джон уметь оставаться таким спокойным.
- Я Джон Филдс, мне 28, работаю парамедиком в команде спасателей.
И все. Больше ему не было о чем рассказывать. Он, конечно, мог вспомнить о матери, но уже достаточно разозлил Роберта. Хватит.
- Мне очень стыдно за все это. Я не хотел причинить вред мистеру Холту. Просто поговорить.
«Напомнить о своем существовании».

Отредактировано John Fields (2016-11-12 01:17:14)

Джон не может назвать себя верующим, но и в атеисты себя не спешит записывать. Он верит, что где-то там, среди галактик, комет и черных дыр есть кто-то, кто создал Вселенную, Землю, людей. Кто-то кто запустил механизм. Но на этом все. Он наблюдает, смотрит кино с хронометражем вот уже в 4,54 миллиардов лет. Джон не верит в судьбу. Возможно, он ошибается и тот, кто создал солнце, луну и землю на самом-то деле не просто зритель, а постановщик и режиссер. Возможно, он сбросил астероид на Землю, чтобы покончить с динозаврами, научил египтян строить пирамиды и говорил с Моисеем. Возможно, Закона случайности не существует, и Джон встретился с Робертом не просто так. Все может быть. Может быть, и рептилоиды существуют или наш мир – матрица. Все может быть. Сколько людей – столько и теорий. Возможно, Джон однажды на досуге разбирает этот день по минутам, и поменять свои взгляды на жизнь. Все возможно. Но это будет не сейчас. Единственное что имеет значения для Филдса сейчас – жизнь Гарри. «Я не могу дать ему умереть». Дворецкий семьи Холдс, казалось, единственный человек, желающий выслушать Джона.
- Помоги мне его перенести на пол, - прокомандовал Джон, напрочь забыв обо всех проколах за вечер.
Пульс и дыхание отсутствовали. Скорее всего, проблемы с сердцем. Переволновался, решил присесть. С таким Джон сталкивался слишком часто.
- Он жаловался на боли в области грудной клетки? – Пуговица от сорочки покатилась по полу прямо к ногам Роберта, Джон приступил к массажу сердца. – Вызвал «скорою»? – Говорить было тяжело, но поинтересоваться – его обязанность. Однажды ему пришлось пятнадцать минут бороться за спасения человека, параллельно проклиная коллег, и как оказалось – зря. Сам виноват, что не приказал вызвать «скорою». Тогда Джону удалось продержаться до приезда кареты неотложки, но как оказалось, мистер Рикко все равно умер. У него была фибрилляция желудочков, а при таком диагнозе вероятность удачной дефибриляции снижается со временем, примерно на 2—7 %. «Тогда я сделал все, что мог», - успокаивал себя Филдс, но этого не помогало. Никогда не помогало.

Джон за то время, что проработал (уже говорит в прошлом времени) в спасательной группе на многое насмотрелся. Обычно люди, когда видеть, что дорогой им человек может умирать, впадают в панику, начинают кричать, нападать. Джон был готов, что и Роберт включит режим паники, но не тут то было. Вместо наматывания кругов вокруг дивана, Холт начал помогать спасать Гарри и, Джон, должен вызнать, делал он это на «отлично». Он бы и сам справился, все-таки спасать людей – это его работа, но от помощи, особенно профессиональной отказывается, не стал и даже если посмел, вряд ли Роб его послушал. Джон на собственной шкуре убедился, что в упрямстве этот парень может потягаться с ослом.
«Скорая» добралась меньше, чем за десять минут. «Значит, в Гарри есть не плохие шансы выкарабкаться».
Джон посмотрел на Роберта стараясь понять, о чем он сейчас думает. «Наверное, винит себя в том, что произошло с дворецким». Если верить статистике так оно и есть. Филдс уже и сосчитать не может сколько раз слышал в коридорах больниц, как родные обвиняют себя в смерти близкого. Это нормально. Это только говорит о человечности. Джон сам такое пережил. Он как врач должен был заподозрить, что с дедушкой что-то не ладное, но не сделал это. Радует только, что он не мучился, ведь нет ничего хуже, чем умереть в мучениях.
От мрачных мыслей Джона спас врач. Его лицо было Филдсу знакомым, вот только имя его припомнить не мог, а может он его и не знал. Но скорее всего, забыл, Джон уже чисто физически не мог запомнить столько имен врачей.
- Я просто делал свою работу.
Джон надеялся, что прозвучало это не слишком высокомерно. Но, кажется, коллега даже не расслышал его слова.
Желание Роберта поехать вместе с Гарри вполне логическое, но вот одно не понятно: зачем еще и Джона туда тащит? Напрашивался только один ответ: Роб все еще планировал отправить его в участок.
- Роберт, операция может длиться не один час.
Джон сам не знал зачем это сказал. Вряд ли на это последует ответ: тогда ты иди домой, поспи, а завтра встретимся в участке полиции.

Отредактировано John Fields (2017-01-08 03:10:52)